Пресс-центр / новости / Интервью /

Антон Буздин, руководитель подразделения ИБХ РАН: «Нужно быть оптимистом!»

Уходящий год в СНГ был объявлен годом науки и инноваций. Итак, пришло время подводить итоги. Своими впечатлениями об уходящем годе с посетителями сайта ИБХ РАН поделился Антон Буздин, доктор биологических наук, руководитель группы геномного анализа сигнальных систем клетки Института биоорганической химии им. академиков М. М. Шемякина и Ю. А. Овчинникова РАН

— Уходящий год оказался весьма плодотворным, особенно по сравнению с тремя предыдущими. Благодаря переходу на современные высокотехнологичные методы получения и обработки информации, мы смогли получить приблизительно в 300 раз больше сведений по интересующим нас направлениям, чем за десять предыдущих лет, — рассказывает Антон Буздин, руководитель подразделения ИБХ РАН. — Наша самая главная с практической точки зрения задача — это поиск новых методов быстрой диагностики различных видов рака, прежде всего рака органов малого таза. Всем известно, что большее количество пациентов обращаются в клиники, только когда онкологическое заболевание начинает доставлять дискомфорт. Однако же если диагностировать болезнь на ранней стадии, когда диагностика с помощью УЗИ, например, еще невозможна, прогноз будет гораздо более позитивным. Мы работаем и работали в уходящем году над созданием панели маркеров, которые позволили бы на ранней стадии определить, развивается ли в организме рак. У нас есть ряд успешных разработок, которые мы надеемся ввести в клиническую практику в ближайшие годы, — для этого мы сотрудничаем с отделением урологии МНИОИ им. П. А. Герцена. Но это не единственная наша разработка, связанная с желанием побороть рак. Думаю, что XXI век — это век препарата целевого воздействия, который специфически блокирует тот или иной белок, критически важный для роста опухоли. И в этом состоит еще одна наша задача — определение ключевых мишеней для таргетной терапии. Я надеюсь, что, по крайней мере, для рака мочевого пузыря, мы некоторые такие мишени нашли. К сожалению, если эти разработки и дойдут до клиники, то случится это только через десятилетия. Причина кроется, конечно, в особом регламенте: необходимо пройти все клинические испытания, а это связано с огромным количеством денег, времени, бумаг. При этом подавляющее большинство препаратов, которые на начальном этапе «ведут себя хорошо» — например, на уровне клеточных линий, в итоге проваливаются. Увы, в России проводятся преимущественно испытания иностранных препаратов, а отечественных — единицы.

— Почему же?

— Наши фармацевтические компании не стремятся вкладывать в это деньги, предпочитая заниматься расфасовкой зарубежных лекарственных субстанций, причем субстанций уже устаревших препаратов. Рынок отечественных препаратов — это вообще тема для отдельного разговора. Например, в Индии почти 20 лет назад запретили анальгин. В этом смысле мы отстаём.

— Есть ли какие-то успехи у вашего подразделения в фундаментальной науке?

— Да, и в этой части у нас есть определенные достижения. Мы пытаемся максимально полно охарактеризовать те черты в геноме человека, которые отличают его от других организмов. Мы делаем это с глобальной целью — найти список генов, которые «сделали» человека человеком. Успехи уже есть: охарактеризован один весьма важный для функционирования ЦНС ген, который регулируется у человека не так, как у шимпанзе — это вставка мобильного генетического элемента, которая произошла у предков человека и не произошла больше ни у кого. Ген этот связан с синтезом так называемых нейромедиаторов. Интересно, что он связан с развитием шизофрении, то есть работа этого гена могла сыграть весьма ощутимую роль в формировании умственных характеристик человека. Но, конечно, это предположение нуждается в дальнейших исследованиях, равно как и связь обнаруженного нами нового способа регуляции этого гена с различными расстройствами психики человека. В настоящий момент мы создаем трансгенных животных для того, что бы исследовать на модельных системах функциональную значимость этого гена. Кстати, помимо всего этого нам удалось разработать несколько новых методов исследования в области функциональной геномики. Но все же год был весьма тревожным в плане финансирования. Масса нервов была потрачена — не только мной, но и большинством руководителей подразделений нашего института. В моем случае решалась судьба двух грантов — к счастью, решение было принято положительное, но прошли буквально по острию ножа. И если бы случилось иначе, то значительных успехов в минувшем году у нас бы не было.

— Нестабильное положение наверняка мешает заниматься наукой?

— Трудно сказать, что мешает, а что, наоборот, способствует. Может быть, такая ситуация даже отчасти мотивирует, ведь это дисциплинирующий фактор для руководителя. Он себя чувствует человеком, идущим по железнодорожным путям, поэтому вынужден идти быстрее, чем за ним едет поезд. Однако что касается рядовых научных сотрудников, которые могут выдавать лишь результаты своего научного труда, то их положение хуже. Они могут быть блестящими учеными, но это совсем не значит, что количество их научных публикаций трансформируется в количество грантов и величину их зарплаты. Если даже в этом году она нормальная, то что будет в следующем? Никто не знает. Как тут говорить о более долгосрочной перспективе? Интересно было бы провести исследование. Известно, что многие животные в стрессирующих условиях не размножаются. Можно было бы провести аналогию и сравнить количество детей в семьях научных сотрудников с ситуацией по стране в целом. Думаю, результат должен получиться неутешительным. Потому что, даже если семья состоит из двух научных сотрудников среднего звена, думать о каком-то мало-мальски приятном будущем тяжело. Выживать удается, но, конечно, это нельзя назвать очень комфортными условиями.

— Тем не менее в ИБХ достаточно много сотрудников, чей возраст около 30 лет.

— Действительно, в нашем институте недостаток молодых кадров не чувствуется. У нас существует постоянный приток талантливой молодежи, причем я не могу сказать, что качество аспирантов из года в год снижается. Конечно, я слышал о том, что во многих научных учреждениях ситуация совершенно иная и средний возраст научного сотрудника подбирается к 60-ти. Тут нужно понимать, что всякое материальное стимулирование является одним из важнейших факторов, благодаря которым можно привлечь молодых людей в науку. Но наш институт имеет и другие преимущества. Учебно-научный центр играет очень важную роль, кафедра биоорганической химии МГУ отправляет студентов к нам на практику. Но это не все. Представьте, человек приходит в НИИ, а там убогие, обшарпанные помещения, где экономили абсолютно на всем. Прибавьте к тому абсолютно никакие зарплаты, отсутствие динамики развития. Страшно глаза открыть, утром на работу приходить не хочется! В нашем здании просто находится приятно — это тоже повод смотреть на вещи оптимистичнее. Мне кажется, главная российская проблема заключается в том, что все настроены крайне пессимистично. У кого ни спроси, как дела, сразу начнут жаловаться. Спросите то же в США, например. Там, даже если человеку хвастаться особо нечем, он что-нибудь придумает. Это не значит, что в США одни лгуны живут, это показывает особенность восприятия себя в мире. Там человек считает, что обязательно должно быть в жизни, в деле, в работе что-то позитивное, он убеждает себя и со временем это становится правдой.

— Однако сложно не замечать давно назревших проблем...

— Сложно, но нельзя воспринимать любую ситуацию однобоко. К примеру, в последнее время сильно критикуют Академию наук. Говорят, вот, она очень неэффективна, в ней полно старых академиков. Хорошо, пусть так, но давайте сравнивать работу РАН с каким-нибудь другим ведомством. К сожалению, найти хотя бы одно, которое занимается наукой и более успешно, чем Академия наук, у нас не получится. Наверное, критиковать РАН нужно, но я как ученый спрашиваю себя: а кто лучше будет отстаивать мои интересы, Академия наук или министерство, возглавляемое федеральными чиновниками? Мой ответ: безусловно, Академия наук. Хотя там тоже хватает всякого, но мне она импонирует куда больше чем любая другая структура, возглавляемая молодыми менеджерами с неясными целями.

— Вы сами склонны к оптимистичным прогнозам?

— Конечно! Во-первых, я уверен в силах нашей научной группы, верю в значимость наших исследований. Во-вторых, мне было отрадно видеть, что выдающимся ученым выдали большие гранты, в частности Сергею Анатольевичу Лукьянову — и я его от всей души поздравляю. Приятно, что благодаря федеральной программе создаются лаборатории в «нестоличных» городах России — и это большой плюс для развития отечественной науки. Ведь сейчас, пожалуй, существуют всего три крупных научных центра — это Москва, Новосибирск и Петербург. Теперь к ним постепенно будут подключаться другие города, например, Нижний Новгород, Воронеж.

Беседовала Полякова Мария.

28 декабря 2010 года